![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
steissdЧасть первая.
за нанесение смертельных увечий дворянину, каковым был Мирецкий, обвиняемому полагались клеймение, 60 ударов батогами и каторжные работы в крепости на срок от восьми до десяти лет. Однако суд учел раскаяние крестьян и ограничился только каторжными работами.
Чтобы избежать такого, пусть и смягченного наказания, крестьянские мстители иногда прибегали к не вполне стандартным способам сведения счетов. Так, в 1809 году, во время убийства крупнейшего вологодского помещика Александра Межакова, в котором кроме крепостных участвовали управляющий, дворецкий и, по одной из версий, даже жена помещика, крестьяне нескольких деревень сговорились, что ненавистного барина нужно убить, но сделать это следует чужими руками. Для этого были наняты двое молодцов из соседних деревень, которых в качестве задатка угощали вином, а также попросили целовать образа и клясться в том, что они не выдадут заказчиков убийства.
24 мая 1809 года Межаков отправился в коляске осматривать работы на пустоши, послал лакея для помощи рабочим, кучера оставил с коляской и пошел в рощу, где его ожидали убийцы, предупрежденные предавшими барина близкими. Помещик был убит двумя выстрелами, но дальше план его ликвидации дал сбой. Кучер погнался за убийцами и поймал их. А два молодца, забыв обо всех клятвах, тут же выдали всех известных им участников заговора. Трое изобличенных соучастников убийства получили по 200 ударов кнутом, были заклеймены, у них вырезали ноздри и отправили на вечную каторгу на Нерчинских заводах. Еще пятеро после 150 ударов плетью отправились в Нерчинск в ссылку. Кроме того, шестерых крестьян наказали 40 ударами плетью, а еще пятерых отправили на вечную ссылку в Сибирь.
Однако примером для других крестьян послужило не суровое наказание, а попытка крестьян Межакова разделаться с барином и выйти сухими из воды. Так что в истории, происшедшей в 1840 году в имении Борок Мологского уезда Ярославской губернии, не было ничего особенно удивительного, кроме способа исполнения преступления, задуманного крепостными. Владел имением представитель известной дворянской семьи Щепочкиных — Алексей Петрович, которого, как водится, принято теперь описывать рачительным и заботливым хозяином. Однако прежде рассказывали, что Щепочкин чрезмерно увлекался развлечениями с крестьянскими девками и бабами, а последней каплей, переполнившей чашу терпения его крепостных, оказалось придуманное барином необычное развлечение. Он приказал согнать дворовых и крестьянских девок, велел им раздеться донага и раз за разом съезжать с горки, построенной для барских детей. А сам наблюдал за этим представлением.
Так это было или нет, но 21 сентября 1840 года трое его дворовых мужиков заложили в печь в барском доме бочку пороха и ночью подожгли запал. Дом Щепочкина взрывом разметало, а сам он вместе с супругой погиб. Доморощенных террористов, естественно, вычислили и после жестоких телесных наказаний отправили на вечную каторгу в Сибирь.
Лесничий Иван Рейнман не мог не знать, что такое же наказание ожидает и его, если он возьмется за приведение своих угроз в исполнение. Однако это его не остановило.
"Рейнман,— говорилось в изложении его показаний, данных полиции,— прождал 24 и 25 июля и решился сделать окончание своему искательству. Для сего, купив в толкучем рынке у неизвестного торговца пару пистолетов, зарядил их взятою с собою дробью и порохом и насадил пистоны. Таким образом изготовив пистолеты, спрятал один в боковой карман панталон, а другой в задний карман сюртука в том намерении, что ежели еще станут его уверять, что еще не готово, и откладывать до другого дня, то убить кн. Гагарина; другой же пистолет он имел в запасе с тем, что ежели первый осечется и изменит, то другим исполнит намерение... Научен к тому он никем не был, и никто о намерении его не знал и ему не содействовал. В этом твердом и обдуманном намерении он, прибыв 25 числа в Кабинет, выжидал в приемной выхода князя Гагарина, и как только он в исходе третьего часа вышел, то Рейнман вновь ему напомнил о себе, прося хоть выдать жалованье. Князь сказал: "Получишь все" и сам пошел".
В тот же день во время допросов чиновники Кабинета Его Императорского Величества рассказывали, что князь Гагарин уже принял решение по делу лесничего Рейнмана и решил уволить его в отставку с почетом, по прошению, и дать в награду за прежнюю службу 150 руб. Как было на самом деле — неизвестно. Не исключено, что история о награждении была придумана, чтобы обелить князя Гагарина и представить Рейнмана безумцем. На самом деле князь ответил лесничему едва ли не грубо. И тот решил, что ему больше не на что надеяться.
"Он, Рейнман,— говорилось в изложении показаний,— видя, что и того числа не было решения, вышел из себя и, вынув из сюртука пистолет, выстрелил оным князю в затылок, и князь тут же упал мертвый".
Николай I от известия об убийстве столь близкого ему чиновника пришел в такую ярость, что приказал судить Рейнмана военным судом в 24 часа и чтобы на следующий день приговор был доставлен к нему для утверждения. Однако следствию и суду не удалось уложиться в установленный императором срок, хотя обвиняемый, ничего не утаивая и не скрывая, рассказывал о подготовке к преступлению и признавал себя виновным. Дело вновь уперлось в вопрос о вменяемости Рейнмана. И его отправили во врачебную управу — физикат:
"Военно-судная комиссия требовала, чтобы подсудимый освидетельствован был в умственных способностях в физикате. В физикате подсудимый освидетельствован был в присутствии исправляющего должность гражданского губернатора и других лиц, но никаких признаков помешательства ума в нем не замечено".
Оставалось лишь назначить наказание. Суд счел, что преступление Рейнмана относится к разряду самых тяжких, а потому решил и приговор вынести максимально суровый:
"Наказать его, Рейнмана, в пример и страх другим шпицрутенами чрез тысячу человек шесть раз и, по лишении всех прав состояния, сослать в Сибирь в каторжную работу".
Император без промедления утвердил приговор, что для Рейнмана означало верную смерть, ведь шесть тысяч ударов шпицрутенами не выдерживал никто, а потому это наказание считалось равносильным смертной казни.
Эротический детектив
Проблема заключалась в том, что, отомстив мстителю Рейнману и объявив об этом во всеуслышание, для страха остальным, власть добилась совершенно противоположного эффекта. Теперь все обиженные и загнанные в угол поняли, что можно наказывать даже самых высокопоставленных и приближенных к императору вельмож. В результате количество убийств помещиков крестьянами, а военных и гражданских чинов их подчиненными начало расти как на дрожжах. Если до 1842 года в среднем в год происходило пять-семь убийств помещиков и управляющих, то по далеко не полной статистике на 1842 год пришлось 15 убийств только помещиков. Мало того, преступления такого рода перестали быть чем-то из ряда вон выходящим и начали восприниматься как нечто вполне обыденное.
К примеру, в 1853 году жертвой такого заурядного убийства стал незаурядный в общем-то помещик — генерал и Георгиевский кавалер Осоргин.
"Отставной генерал-майор Осоргин,— говорилось в описании дела,— проживая в своем имении, в Бузулукском уезде, в 9 часов вечера 14 сентября 1853 г. был убит выстрелом из ружья, сделанным из сада в окно помещичьего дома в то время, когда он ходил по комнате... В начале следствия в убийстве генерал-майора Осоргина никто из дворовых людей и крестьян его не сознался и подозрения ни на кого не возникло. При дальнейшем же производстве следствия Андрей Порфиров, находившийся постоянно при помещике для прислуги, сознался в участии в убийстве его, объяснив, что генерал Осоргин убит Михаилом Ивановым, бывшим кузнецом при господском дворе, и что в этом преступлении участвовали: он, Порфиров, кучер Сидоров и сапожник Полиевктов. К сему Порфиров присовокупил, что участие его в убийстве Осоргина состояло в том, что он, зная о намерении прочих подсудимых убить барина, по глупости не объявил о том начальству. Что побудило их к совершению сего преступления, показатель не знает, сам же он никакой побудительной причины к тому не имел".
Об отсутствии мотивов говорили и другие обвиняемые, и только сделавший выстрел кузнец попытался сказать что-то о своих претензиях к барину:
"Иванов объяснил, что лишил жизни своего помещика за то, что он в течение двухлетнего пребывания его при господском дворе преследовал его взысканиями, усчитывал в материалах, запрещал работать для себя, а, наконец, в один праздничный день не позволил быть в церкви и занял работою в кузнице. Этот последний случай решительно ожесточил его против Осоргина, почему он, сойдясь однажды случайно с дворовыми людьми Порфировым, Сидоровым и Полиевктовым, которые также изъявляли неудовольствие на помещика, согласился с ними убить его, к чему первый подал мысль из них Порфиров. Этою мыслью был занят каждый из них, и Порфиров, Сидоров и Полиевктов ежедневными напоминаниями ему, чтобы он убил Осоргина, довели его наконец до того, что он почувствовал желание на это преступление".
Однако попытки выяснить мотивы остальных участников преступления ни к какому результату не привели. Все обвиняемые упорно стояли на своем. Об отсутствии каких-либо претензий к покойному барину говорили и остальные крепостные Осоргина. Истину удалось установить лишь после допроса жителей соседней деревни — государственных крестьян, которые сообщили:
"Крестьяне и дворовые люди Осоргина при разговорах выражали неудовольствие на него, будто он имел страсть к прелюбодейной связи с их женами и девками".
Собственно, мотив убийства был найден, но следователи хотели окончательно убедиться в своей правоте и передопросили женщин. Однако бабы и их мужья стыдливо молчали и отнекивались, и удалось точно установить только то, что генерал имел небольшой гарем:
"При допросе крестьянок генерал-майора Осоргина, из них Алексеева, Стратонова, Прокофьева и мещанка Маркова, проживавшая в господском доме, сознались, что они имели любовную связь с помещиком Осоргиным, но по собственному согласию".
Все остальные бабы и мужики по-прежнему молчали. Итог дела был естественным для такой истории. Кузнец Иванов получил три тысячи ударов шпицрутенами, а затем отправился в Сибирь. Чуть менее сурово наказали и его подельников.
Убийства помещиков и начальников, измывавшихся над подчиненными, продолжались и в последующие годы. Вот только число их год от года постепенно уменьшалось. И связано это было не только с тем, что в 1861 году крепостное право было отменено. Тремя годами позже началась судебная реформа, и в Российской империи появилась судебная власть, шаг за шагом отстаивавшая свою независимость. А также суд присяжных, которые во время рассмотрения дел принимали во внимание и то, что довело или кто довел человека до отчаянного положения и преступления. В результате случалось, что людей, обвиняемых в убийстве начальников-садистов, присяжные единогласно оправдывали.
Подобные решения начали со временем принимать и профессиональные судьи. Так, например, случилось в 1897 году в Харькове при рассмотрении дела братьев Скитских — служащих Полтавской духовной консистории, которых обвиняли в убийстве непосредственного начальника — секретаря консистории Комарова, который на протяжении многих лет измывался над ними. Адвокат Скитских — знаменитый Н. П. Карабчевский настаивал на том, что многие показания свидетелей вызывают сомнения, а потому убеждал судей не осуждать подзащитных на основании сомнительных фактов и оправдать их. Суд прислушался к адвокату. После оправдательного вердикта публика неистовствовала от восторга. Причем совершенно обоснованно.
Ведь только независимый, объективный и справедливый суд — лучшее и самое радикальное средство против самосудов и мести. Но главное — именно он может устранить омерзительное упоение властью, характерное для многих наделенных ею лиц.
за нанесение смертельных увечий дворянину, каковым был Мирецкий, обвиняемому полагались клеймение, 60 ударов батогами и каторжные работы в крепости на срок от восьми до десяти лет. Однако суд учел раскаяние крестьян и ограничился только каторжными работами.
Чтобы избежать такого, пусть и смягченного наказания, крестьянские мстители иногда прибегали к не вполне стандартным способам сведения счетов. Так, в 1809 году, во время убийства крупнейшего вологодского помещика Александра Межакова, в котором кроме крепостных участвовали управляющий, дворецкий и, по одной из версий, даже жена помещика, крестьяне нескольких деревень сговорились, что ненавистного барина нужно убить, но сделать это следует чужими руками. Для этого были наняты двое молодцов из соседних деревень, которых в качестве задатка угощали вином, а также попросили целовать образа и клясться в том, что они не выдадут заказчиков убийства.
24 мая 1809 года Межаков отправился в коляске осматривать работы на пустоши, послал лакея для помощи рабочим, кучера оставил с коляской и пошел в рощу, где его ожидали убийцы, предупрежденные предавшими барина близкими. Помещик был убит двумя выстрелами, но дальше план его ликвидации дал сбой. Кучер погнался за убийцами и поймал их. А два молодца, забыв обо всех клятвах, тут же выдали всех известных им участников заговора. Трое изобличенных соучастников убийства получили по 200 ударов кнутом, были заклеймены, у них вырезали ноздри и отправили на вечную каторгу на Нерчинских заводах. Еще пятеро после 150 ударов плетью отправились в Нерчинск в ссылку. Кроме того, шестерых крестьян наказали 40 ударами плетью, а еще пятерых отправили на вечную ссылку в Сибирь.
Однако примером для других крестьян послужило не суровое наказание, а попытка крестьян Межакова разделаться с барином и выйти сухими из воды. Так что в истории, происшедшей в 1840 году в имении Борок Мологского уезда Ярославской губернии, не было ничего особенно удивительного, кроме способа исполнения преступления, задуманного крепостными. Владел имением представитель известной дворянской семьи Щепочкиных — Алексей Петрович, которого, как водится, принято теперь описывать рачительным и заботливым хозяином. Однако прежде рассказывали, что Щепочкин чрезмерно увлекался развлечениями с крестьянскими девками и бабами, а последней каплей, переполнившей чашу терпения его крепостных, оказалось придуманное барином необычное развлечение. Он приказал согнать дворовых и крестьянских девок, велел им раздеться донага и раз за разом съезжать с горки, построенной для барских детей. А сам наблюдал за этим представлением.
Так это было или нет, но 21 сентября 1840 года трое его дворовых мужиков заложили в печь в барском доме бочку пороха и ночью подожгли запал. Дом Щепочкина взрывом разметало, а сам он вместе с супругой погиб. Доморощенных террористов, естественно, вычислили и после жестоких телесных наказаний отправили на вечную каторгу в Сибирь.
Лесничий Иван Рейнман не мог не знать, что такое же наказание ожидает и его, если он возьмется за приведение своих угроз в исполнение. Однако это его не остановило.
"Рейнман,— говорилось в изложении его показаний, данных полиции,— прождал 24 и 25 июля и решился сделать окончание своему искательству. Для сего, купив в толкучем рынке у неизвестного торговца пару пистолетов, зарядил их взятою с собою дробью и порохом и насадил пистоны. Таким образом изготовив пистолеты, спрятал один в боковой карман панталон, а другой в задний карман сюртука в том намерении, что ежели еще станут его уверять, что еще не готово, и откладывать до другого дня, то убить кн. Гагарина; другой же пистолет он имел в запасе с тем, что ежели первый осечется и изменит, то другим исполнит намерение... Научен к тому он никем не был, и никто о намерении его не знал и ему не содействовал. В этом твердом и обдуманном намерении он, прибыв 25 числа в Кабинет, выжидал в приемной выхода князя Гагарина, и как только он в исходе третьего часа вышел, то Рейнман вновь ему напомнил о себе, прося хоть выдать жалованье. Князь сказал: "Получишь все" и сам пошел".
В тот же день во время допросов чиновники Кабинета Его Императорского Величества рассказывали, что князь Гагарин уже принял решение по делу лесничего Рейнмана и решил уволить его в отставку с почетом, по прошению, и дать в награду за прежнюю службу 150 руб. Как было на самом деле — неизвестно. Не исключено, что история о награждении была придумана, чтобы обелить князя Гагарина и представить Рейнмана безумцем. На самом деле князь ответил лесничему едва ли не грубо. И тот решил, что ему больше не на что надеяться.
"Он, Рейнман,— говорилось в изложении показаний,— видя, что и того числа не было решения, вышел из себя и, вынув из сюртука пистолет, выстрелил оным князю в затылок, и князь тут же упал мертвый".
Николай I от известия об убийстве столь близкого ему чиновника пришел в такую ярость, что приказал судить Рейнмана военным судом в 24 часа и чтобы на следующий день приговор был доставлен к нему для утверждения. Однако следствию и суду не удалось уложиться в установленный императором срок, хотя обвиняемый, ничего не утаивая и не скрывая, рассказывал о подготовке к преступлению и признавал себя виновным. Дело вновь уперлось в вопрос о вменяемости Рейнмана. И его отправили во врачебную управу — физикат:
"Военно-судная комиссия требовала, чтобы подсудимый освидетельствован был в умственных способностях в физикате. В физикате подсудимый освидетельствован был в присутствии исправляющего должность гражданского губернатора и других лиц, но никаких признаков помешательства ума в нем не замечено".
Оставалось лишь назначить наказание. Суд счел, что преступление Рейнмана относится к разряду самых тяжких, а потому решил и приговор вынести максимально суровый:
"Наказать его, Рейнмана, в пример и страх другим шпицрутенами чрез тысячу человек шесть раз и, по лишении всех прав состояния, сослать в Сибирь в каторжную работу".
Император без промедления утвердил приговор, что для Рейнмана означало верную смерть, ведь шесть тысяч ударов шпицрутенами не выдерживал никто, а потому это наказание считалось равносильным смертной казни.
Эротический детектив
Проблема заключалась в том, что, отомстив мстителю Рейнману и объявив об этом во всеуслышание, для страха остальным, власть добилась совершенно противоположного эффекта. Теперь все обиженные и загнанные в угол поняли, что можно наказывать даже самых высокопоставленных и приближенных к императору вельмож. В результате количество убийств помещиков крестьянами, а военных и гражданских чинов их подчиненными начало расти как на дрожжах. Если до 1842 года в среднем в год происходило пять-семь убийств помещиков и управляющих, то по далеко не полной статистике на 1842 год пришлось 15 убийств только помещиков. Мало того, преступления такого рода перестали быть чем-то из ряда вон выходящим и начали восприниматься как нечто вполне обыденное.
К примеру, в 1853 году жертвой такого заурядного убийства стал незаурядный в общем-то помещик — генерал и Георгиевский кавалер Осоргин.
"Отставной генерал-майор Осоргин,— говорилось в описании дела,— проживая в своем имении, в Бузулукском уезде, в 9 часов вечера 14 сентября 1853 г. был убит выстрелом из ружья, сделанным из сада в окно помещичьего дома в то время, когда он ходил по комнате... В начале следствия в убийстве генерал-майора Осоргина никто из дворовых людей и крестьян его не сознался и подозрения ни на кого не возникло. При дальнейшем же производстве следствия Андрей Порфиров, находившийся постоянно при помещике для прислуги, сознался в участии в убийстве его, объяснив, что генерал Осоргин убит Михаилом Ивановым, бывшим кузнецом при господском дворе, и что в этом преступлении участвовали: он, Порфиров, кучер Сидоров и сапожник Полиевктов. К сему Порфиров присовокупил, что участие его в убийстве Осоргина состояло в том, что он, зная о намерении прочих подсудимых убить барина, по глупости не объявил о том начальству. Что побудило их к совершению сего преступления, показатель не знает, сам же он никакой побудительной причины к тому не имел".
Об отсутствии мотивов говорили и другие обвиняемые, и только сделавший выстрел кузнец попытался сказать что-то о своих претензиях к барину:
"Иванов объяснил, что лишил жизни своего помещика за то, что он в течение двухлетнего пребывания его при господском дворе преследовал его взысканиями, усчитывал в материалах, запрещал работать для себя, а, наконец, в один праздничный день не позволил быть в церкви и занял работою в кузнице. Этот последний случай решительно ожесточил его против Осоргина, почему он, сойдясь однажды случайно с дворовыми людьми Порфировым, Сидоровым и Полиевктовым, которые также изъявляли неудовольствие на помещика, согласился с ними убить его, к чему первый подал мысль из них Порфиров. Этою мыслью был занят каждый из них, и Порфиров, Сидоров и Полиевктов ежедневными напоминаниями ему, чтобы он убил Осоргина, довели его наконец до того, что он почувствовал желание на это преступление".
Однако попытки выяснить мотивы остальных участников преступления ни к какому результату не привели. Все обвиняемые упорно стояли на своем. Об отсутствии каких-либо претензий к покойному барину говорили и остальные крепостные Осоргина. Истину удалось установить лишь после допроса жителей соседней деревни — государственных крестьян, которые сообщили:
"Крестьяне и дворовые люди Осоргина при разговорах выражали неудовольствие на него, будто он имел страсть к прелюбодейной связи с их женами и девками".
Собственно, мотив убийства был найден, но следователи хотели окончательно убедиться в своей правоте и передопросили женщин. Однако бабы и их мужья стыдливо молчали и отнекивались, и удалось точно установить только то, что генерал имел небольшой гарем:
"При допросе крестьянок генерал-майора Осоргина, из них Алексеева, Стратонова, Прокофьева и мещанка Маркова, проживавшая в господском доме, сознались, что они имели любовную связь с помещиком Осоргиным, но по собственному согласию".
Все остальные бабы и мужики по-прежнему молчали. Итог дела был естественным для такой истории. Кузнец Иванов получил три тысячи ударов шпицрутенами, а затем отправился в Сибирь. Чуть менее сурово наказали и его подельников.
Убийства помещиков и начальников, измывавшихся над подчиненными, продолжались и в последующие годы. Вот только число их год от года постепенно уменьшалось. И связано это было не только с тем, что в 1861 году крепостное право было отменено. Тремя годами позже началась судебная реформа, и в Российской империи появилась судебная власть, шаг за шагом отстаивавшая свою независимость. А также суд присяжных, которые во время рассмотрения дел принимали во внимание и то, что довело или кто довел человека до отчаянного положения и преступления. В результате случалось, что людей, обвиняемых в убийстве начальников-садистов, присяжные единогласно оправдывали.
Подобные решения начали со временем принимать и профессиональные судьи. Так, например, случилось в 1897 году в Харькове при рассмотрении дела братьев Скитских — служащих Полтавской духовной консистории, которых обвиняли в убийстве непосредственного начальника — секретаря консистории Комарова, который на протяжении многих лет измывался над ними. Адвокат Скитских — знаменитый Н. П. Карабчевский настаивал на том, что многие показания свидетелей вызывают сомнения, а потому убеждал судей не осуждать подзащитных на основании сомнительных фактов и оправдать их. Суд прислушался к адвокату. После оправдательного вердикта публика неистовствовала от восторга. Причем совершенно обоснованно.
Ведь только независимый, объективный и справедливый суд — лучшее и самое радикальное средство против самосудов и мести. Но главное — именно он может устранить омерзительное упоение властью, характерное для многих наделенных ею лиц.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2011-07-11 09:00 am (UTC)no subject
Date: 2011-07-11 09:36 am (UTC)По идее, в идеале, она не должна влиять ни на что, приговор -> Наказание -> На свободу с чистой совестью.
no subject
Date: 2011-07-11 09:39 am (UTC)no subject
Date: 2011-07-11 10:22 am (UTC)